Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева] - Анна Сергеевна Аксёнова

минуты он злился, нервничал, но все равно радость побеждала. «Переживем, — думал, он. — Всем рты позатыкаю. Как увидят, что не позор, а гордость для меня великая ребенок, — живо умолкнут. Коляску куплю самую лучшую. Надо будет в поселке договориться с продавщицей, чтоб, как на склад поедет, присмотрела бы. Повезу его по деревне, костюм синий достану — весь, наверное, нафталином пропах, проветрить надо, — привезу в сельсовет, скажу: усыновляю. Нет. Пусть лучше внуком будет. Третье поколение. А почему третье? Я ему про деда своего могу рассказать. Парнишке же интересно будет свой корень узнать. Может, каким ученым человеком станет. Чего ж такого: мать учительница, отец… а пусть его разорвет… только уж, конечно, не дурак. Наташа с дураком не связалась бы. Нет, это надо же — детей бросать! Никакой зверь так не сделает. Да и Наташа девка плохая ли? Вот в том-то и дело, что не девка. Попользовался, и чего ему теперь, какой интерес. Ох, дуры бабы. Ох, дуры. Учительница, а все равно дура».

Пасмурная Наташа кончила свои тетради, включила радио.

Отец посмотрел, как она слоняется по дому, то в окно взглянет, то часы поправит — гирьку подымет, стрелки подведет, приемник покрутит и бросит.

— Вот в газете пишут — в Польше одна женщина пятерых родила, — сказал Филипп Трофимович. — Нам бы парочку на воспитание. Они бы у нас как на дрожжах выросли.

Наташа невесело покривила губы — улыбнулась, мол.

— Может, написать туда, а? — продолжил разговор Филипп Трофимович. Не надумала бы чего плохого с горя. И пошел напролом: — Тут всю жизнь мечтаешь одного хоть какого понянчить, а там, где не просят, на тебе — пятеро. Справедливо разве?

Наташа резко поднялась и вышла из-за стола. Плакать, понял Филипп Трофимович. А все-таки он сумел дать понять дочери, что он не осудит, что он догадывается. Может, из-за этого и убежала, что перед отцом неловко стало.

В окне что-то мелькнуло, и через минуту в дверь порывисто застучали.

— Входи, кто там! — крикнул Филипп Трофимович. Подумал, что это плотник, но почему-то забеспокоился. Вошла Клавдия. Резко ударил в ноздри запах пота.

— Наташа дома? — спросила она, забыв поздороваться. И оттого, что она забыла, оттого что шел от нее запах тревоги, старик понял: что-то стряслось и это что-то касается Наташи. Все восстало в нем, чтоб защитить дочь от неведомой еще опасности.

— Зачем она тебе? — понизив голос, чтоб Наташа не услышала, спросил он. Но Наташа уже вышла из своей комнатки. Клавдия схватила ее за руку и потащила обратно. Что-то пошептала, пошептала, и вдруг что-то тяжело упало и тут же раздался визг Клавдии.

Старик, шарахнувшись о косяк, вбежал в комнату и увидел Наташу на полу. Она была белее скатерти, которую, падая, стащила на себя. Он стал подымать дочь, но запутался ногами в скатерти и сам чуть не упал. С ненавистью оборотился к перепуганной Клавдии:

— Что тут? Ты что ей сделала, а?

У Клавдии лицо в красных пятнах, губы трясутся:

— Я, дядя Филя, я не думала, что она так. Я приготовить хотела… Сказала, что Толик утонул.

— Какой Толик? — зверея, спросил он.

— Из поселка, ее знакомый. Они пожениться хотели, а он вот утонул.

Руки отнялись, колоколом бухнуло сердце, он выпустил дочь, и она как куль снова упала на пол.

— Да что же это такое, я за доктором побегу!.. — завопила Клавдия.

Она убежала, а он, с трудом приходя в себя, присел на корточки, стал тереть щеки дочери, тормошить ее. Потом спохватился, что жена на огороде развешивает белье, и кинулся туда.

Жена вбежала в дом и сразу завыла, как по покойнику. Потом замолчала, и тут же послышался тихий голос Наташи. Слава богу, подумал Филипп Трофимович. Слава богу, отошла. Он не входил в комнату дочери, но пытался услышать, что там за тонкой перегородкой говорят женщины. Он слышал, что жена двигает ящиками комода, и это поражало больше всего. Что она там делает? Пришла Клавдия, но мать не пустила ее к Наташе, и та снова вышла.

Филипп Трофимович все сидел на одном месте. Жена выбегала из дочкиной комнаты, снова исчезала в ней. С мужем ничего не говорила, а когда он спросил робко: «Ну что, что там?» — она только махнула рукой.

Довольно скоро приехала санитарная машина. Доктор посидел в комнате у Наташи совсем недолго, и Филипп Трофимович обрадовался, когда увидел, что он выходит… Значит, ничего страшного, обошлось. Но вслед за доктором, поддерживаемая матерью и Клавдией, которая все-таки втерлась туда, вышла Наташа.

Жена не пустила Клавдию в машину, села с Наташей сама, так и не сказав, что с дочерью.

Он послонялся по дому, потом заглянул в комнату Наташи. Комод был перерыт. На стульях и на столе лежали брошенные в спешке тряпки. Возле кровати на полу валялась скомканная простыня. Он поднял ее за угол, и она развернулась в воздухе. С минуту он оторопело смотрел на красные пятна — и все понял.

Филипп Трофимович вышел на крыльцо. Ноги плохо держали, и он сел на мокрую ступеньку. Ветер ерошил волосы, на реке пушечно грохотало: тронулся лед.

На огороде тяжело плещется белье. Ветер скручивает его в толстые жгуты. Одна веревка провисла, и белье елозит по черной расквашенной земле. Жена бросилась в дом, не успела натянуть веревку. Веревка только что купленная, совсем еще белая, крепкая…

Филипп Трофимович встал, и ветер, хлесткий, как удар кнута, толкнул его в сторону огорода.

сего что угодно могла ожидать от сына Вера Николаевна, только не того, что случилось.

Могла ждать, что он женится в городе, где остался работать после института, и привезет готовую жену — здрасьте, знакомьтесь. Да еще, может, и разведенную — он, холостой, неиспорченный в общем-то парень.

Боялась, чтоб не сошелся с Зойкой Комаровой. Та давно, еще со школы, за ним бегает, и, как только он приезжает, она тут как тут, в своих юбчонках до пупа, со своими крашеными-перекрашеными волосами. Слава у нее, что не приведи бог лаже помыслить о ней как о невестке — сердце сразу заходится.

Да мало ли чего можно ждать по нынешним временам от своих собственных детей. Хорошим они теперь не очень-то балуют.

Но того, что случилось, Вера Николаевна не могла представить в своих даже самых худших опасениях.

Виктор спокойно, будто речь шла о незначительном пустяке, например о покупке ботинок, объявил матери в первый же день, что